Конфликт на Украине разрушил множество стереотипов и заблуждений, которые до недавнего времени казались непреложными истинами. И это лишь начало: последствия войны будут изучаться и внедряться в армейскую практику и в военную промышленность на протяжении долгих лет, особенно с учетом того, что боевые действия все еще продолжаются, и впереди нас ждут новые сюрпризы.
Я, не являясь военным экспертом, не осмелюсь провести исчерпывающее обобщение итогов, но хочу поделиться тем, что стало для меня очевидным.
1. Текущий конфликт опроверг представление о том, что неядерное государство не может противостоять ядерному. Это утверждение вызывает недоумение, ведь у нас есть примеры войн в Корее, Вьетнаме и Афганистане, где ядерная держава сражалась с местными формированиями, которые имели поддержку своих геополитических противников. По сути, эти войны были прокси-конфликтами между ядерными державами.
Откуда взялось убеждение, что опыт XX века не применим в XXI? Возможно, сыграла свою роль однополюсная мировая система двух десятилетий, когда Запад осуществлял власть без серьезного сопротивления.
Анализируя результаты специальной военной операции, следует учесть, что по опыту трех упомянутых войн ядерные армии не понесли военного поражения, однако не смогли достичь своих политических целей.
Таким образом, даже частичный успех (как юридически оформленное присоединение четырех новых регионов) выводит СВО в особую категорию этих конфликтов. И, похоже, это ещё не всё.
2. Еще до нынешнего конфликта общим мнением было, что эра крупных армий закончилась. Важным считалось наличие небольшой, высокопрофессиональной и механизированной армии, а в случае ядерной войны такая армия, скорее всего, была бы не нужна.
Концепция ведения войны профессиональной армией сводилась к минимизации потерь противника за счет высокоточного вооружения, а роль пехоты сводилась к контролю территории. Эти идеи были приняты множеством стран, но по итогам 2022 года всем стало очевидно, что исход войны, как и прежде, решают «большие батальоны», а высокопрофессиональная армия должна быть как минимум сопоставима по численности с плохо обученной и вооруженной массой мобилизованных.
Хотя техника ведения боя не вернулась к массовым атакам, количество групп и отдельных бойцов должно быть значительным, что ставит новые задачи для вопросов связи, управления, разведки и логистики на поле боя.
Очевидно, что это вывод не окончательный — сейчас мы наблюдаем, как дроны пытаются занять место пехоты на поле боя. Однако представить нам успех дронов сложно, хотя и «Скайнет» имел свои терминаторы. Кстати, терминаторы тоже появились на свет из нашей неспособности предсказать успех дронов.
3. Говоря о том, что нынешний конфликт стал войной дронов, следует учитывать два важных момента. Во-первых, процесс насыщения войск дронами еще далек от завершения. На данный момент наиболее массово используются небольшие ударные дроны и средние разведчики. Программы по созданию более эффективных дронов пока находятся на начальной стадии, и причина заключается не только в производственных мощностях, а также в управлении.
Во-вторых, преждевременно делать выводы о том, что обитаемая военная техника покидает поле боя. Обсуждения о конце эпохи крупных боевых кораблей начали еще в 1967 году, когда египетские ракетные катера потопили огромный израильский эсминец «Эйлат». Украинские морские дроны, хотя и более многочисленные, по своей эффективности не превосходят крылатые ракеты.
4. Средства противодействия дронам становятся более эффективными, но при этом теряют свою практическую пользу. Например, бронетанковая техника сейчас часто получает старые решения, считающиеся устаревшими, а пехота вооружается дробовиками. Продвинутые системы ПВО пропускают дронов, а если и сбивают, то стоимость зенитной ракеты явно не соответствует цене сбитого аппарата (если не учитывать потери от попадания всех атакующих дронов).
Требования к системам войсковой ПВО также меняются: вместо «умных» систем, способных действовать самостоятельно, возвращаемся к управляемым по проводам, как, например, советская ПТУР «Малютка», теперь с оптоволоконными кабелями.
5. Говоря о боевой технике и транспорте, стоит отметить, что танк по-прежнему считается важным средством для захвата и контроля территорий, хотя на поле боя для него не так много целей (к примеру, бои между танками сейчас редкость, но это же происходило и во время Второй мировой). Однако с развитием дронов меняются требования к технике. Уходят в прошлое среднетоннажные БМП и БТР (особенно колёсные), а на первый план выходят танки и тяжёлые БМП на танковом шасси, включая легкую технику, вплоть до мотоциклов и электросамокатов.
6. Когда-то широкое применение высокоточных дальнобойных вооружений в конфликтах против Ирака произвело на мир огромное впечатление. Однако оказалось, что дело не в «томахавках», а в отключении французских систем ПВО. Нанести серьезный ущерб инфраструктуре оказалось непростой задачей, даже в условиях слабой противовоздушной защиты. Являясь частью сложной политической игры, нужно учитывать политические решения, например, отказ от разрушения энергетической инфраструктуры.
Что касается высокоточных оружий, они не имеют преимущества перед ядерными в плане разрушения, особенно если учитывать политические аспекты.
7. Существенные трансформации происходят и в индустрии. Мы наблюдаем массовое производство относительно недорогих образцов техники, амуниции и вооружения на небольших и сверхмалых предприятиях. Этот подход порождает много вопросов о контроле и стандартизации, но также приносит и преимущества: малые предприятия быстрее реагируют на изменения потребностей фронта и менее уязвимы к внешним ударам.
Таким образом, семи пунктам не стоит ставить точку — мы пока лишь на поверхности анализа нового качества военных действий. Можно упомянуть ещё о космических аспектах, о макроэкономических ситуациях, о совместных операциях украинских и НАТОвских штабов. Однако, повторяю, все это еще долго будет в центре внимания специалистов, а не журналистов.
